— О чем это вы, сэр?
— Как о чем? О том, что разыгралось у нас в городе. Ведь это всё мои друзья, мои старые друзья… Надо что-то предпринять.
— До выборов следствия не начнут, только предъявят обвинение.
— Знаю. Но, может быть, нам следует заявить, что мы убеждены в их невиновности. Если понадобится, даже дать платное объявление в газете.
— В какой, сэр? «Бэй-Харбор мессенджер» выйдет только в четверг.
— Но что-то надо сделать.
— Да.
Вот такими казенными фразами мы с ним и обменивались. Он, вероятно, знал, что я знаю. И все-таки смотрел мне в глаза и как будто на самом деле был искренне взволнован.
— Если мы ничего не сделаем, на выборах все пойдет вкривь и вкось. Надо выдвинуть новых кандидатов. Ничего другого нам не остается. Тяжело поступать так со старыми друзьями, но кому, как не им, знать, что мы не можем дать волю всякой шушере.
— А вы бы поговорили с ними.
— Они потрясены, они вне себя. У них не было времени обдумать все, что случилось. Марулло вернулся?
— Он прислал человека вместо себя. Я купил лавку за три тысячи долларов.
— Прекрасно. Это очень дешево. А бумаги у вас?
— Да.
— Если он что-нибудь выкинет, номера купюр у меня записаны.
— Ничего он не выкинет. Он сам хочет уехать. Ему надоело все это.
— Я никогда не доверял вашему Марулло. Никогда не знал, где и как он орудует.
— По-вашему, он жулик, сэр?
— Он большой хитрец и всегда двурушничал. Если ему удастся реализовать все свое имущество, он богач. Но три тысячи за лавку — это просто даром.
— Он благоволил ко мне.
— Да, видимо. Кого он прислал, кого-нибудь из мафии?
— Нет, государственного чиновника. Марулло, знаете ли, доверял мне.
Мистер Бейкер схватился за голову — жест совсем не в его духе.
— Как же я сразу не сообразил! Вы, вот кто! Из хорошей семьи, человек положительный, владелец лавки, бизнесмен, всеми уважаемый. Врагов у вас здесь нет. Конечно, вы!
— Что я?
— Кандидат в мэры.
— Бизнесменом я стал только с субботы.
— Вы меня прекрасно понимаете. Вокруг вас мы можем создать новую солидную группировку. Да, это самый лучший выход.
— От продавца бакалейной лавки до мэра?
— Никто никогда не считал Хоули всего лишь продавцом.
— Я сам себя считал. Мэри меня считала.
— Но теперь все по-другому. Мы можем заявить об этом до того, как шушера вылезет вперед.
— Мне надо обдумать это, как следует обдумать, сверху донизу.
— Некогда.
— А кого вы прочили раньше?
— Когда это раньше?
— До того, как муниципалитет погорел. Хорошо, мы с вами потом поговорим. Суббота у меня такая выдалась, что все раскупили. Впору было весы продавать.
— Вы можете хорошо обернуться с этой лавкой, Итен. Советую вам поставить торговлю на более широкую ногу, а потом продать. Вы будете важным человеком в городе, такому неудобно обслуживать покупателей. А как там Дэнни? Слышно о нем что-нибудь?
— Нет. Пока ничего не слышно.
— Напрасно вы дали ему денег.
— Да, пожалуй. Я думал, что делаю доброе дело.
— Конечно, конечно!
— Мистер Бейкер, сэр… Скажите мне, что случилось с «Прекрасной Адэр»?
— Как что случилось? Она сгорела.
— В гавани. Отчего возник пожар, сэр?
— Нашли время спрашивать! Я знаю обо всем этом с чужих слов. Сам был мальчишкой — не помню. Старые корабли насквозь пропитаны китовым жиром. Наверно, кто-нибудь из матросов бросил спичку. Шкипером был ваш дед. Кажется, он находился на берегу. Только что пришел из плавания.
— Плавание было неудачное.
— Да, так рассказывали.
— Страховку трудно было получить?
— Обследование всегда производится. Да, насколько я помню, выдали ее не сразу, но мы, Хоули и Бейкеры, все-таки получили сколько следовало.
— Мой дед считал, что «Прекрасную Адэр» подожгли.
— Господи помилуй, зачем?
— Чтобы получить деньги. Китобойный промысел шел на убыль.
— Никогда не слышал, чтобы он так говорил.
— Не слышали?
— Итен! К чему вы клоните? Почему вы вдруг извлекли на свет божий такую давнюю историю?
— Сжечь корабль — страшное дело. Это убийство. Когда-нибудь я все-таки подниму со дна ее киль.
— Ее киль?
— Я знаю, где он лежит. В полукабельтове от берега.
— Зачем это вам?
— Хочу посмотреть, прогнило дерево или нет. Ведь на «Прекрасную Адэр» пошел дуб с Шелтер-Айленда. Если киль еще жив, значит, она не совсем умерла. Вам, пожалуй, пора идти, если вы хотите благословить открытие сейфа. И мне тоже пора открывать.
Тут колесики у него внутри заработали, и он — тик-так, тик-так — проследовал к себе в банк.
Появления Биггерса я, надо думать, тоже ожидал. Ему, бедняге, наверно, то и дело приходилось караулить у дверей. Должно быть, и сейчас сторожил где-нибудь за углом и едва дождался, когда мистер Бейкер уйдет.
— Надеюсь, сегодня вы не будете затыкать мне рот?
— Какая в этом нужда?
— Я понимаю, почему вы тогда обиделись. Я был недостаточно… дипломатичен.
— Может быть.
— Ну как, обмозговали мое предложение?
— Да.
— И что решили?
— Решил, что шесть процентов лучше, чем пять.
— Боюсь, что фирма на это не пойдет.
— Их дело.
— Пять с половиной еще куда ни шло.
— А вторую половину вы от себя добавите.
— Ой-ой-ой! А я-то думал, что имею дело с простачком! Ну и хватка у вас!
— Вот так и не иначе.
— Ну, а какие будут заказы?
— Вон у кассы лежит список, но это еще не все.
Он взял обрывок бумаги, на котором я писал.
— Кажется, подцепили вы меня на крючок. Боюсь, несдобровать мне. А нельзя ли получить сегодня полный список?
— Лучше завтра, и завтра будет полнее.
— Понимай так, что все заказы перейдут к нам?
— Если поладим.
— Да вы, приятель, своего хозяина за горло держите! Сойдет вам это с рук?
— Там видно будет.
— Ну что ж, до завтра я, может быть, успею заглянуть к усладе коммивояжеров. А вы, братец, видать, не мужчина, глыба льда. Такая, скажу вам, дамочка!
— Подруга моей жены.
— Вот оно что! Понятно. Слишком близко к дому — не разгуляешься. Хитрец вы. Теперь-то уж я это понял. Шесть процентов. Ай-ай-ай! Значит, завтра утром.
— Если успею, может быть, сегодня к концу дня.
— Нет, давайте уж завтра утром.
В субботу покупатели шли пачками. Сегодня, во вторник, темп торговли был совсем другой. Люди не торопились. Им хотелось поговорить о событиях, разыгравшихся в городе. Они восклицали: как это прискорбно, отвратительно, ужасно, позорно, — но вместе с тем упивались всем этим. У нас в городе давно такого не случалось. И хоть бы кто-нибудь обмолвился словом о предстоящем съезде демократической партии в Лос-Анджелесе! Правда, Нью-Бэйтаун республиканский город, но у нас вообще больше интересуются тем, что нам ближе. Тех людей, на могилах которых мы сейчас плясали, каждый из нас хорошо знал.
Часов в двенадцать в лавку вошел Стонуолл Джексон, какой-то усталый, грустный.
Я поставил на прилавок банку с маслом и куском проволоки выудил оттуда револьвер.
— Вот, начальник. Избавьте меня от этой улики. Она мне покоя не дает.
— Протрите его чем-нибудь. Глядите-ка. Ведь это «айвер-джонсон» старого образца. У вас есть кто-нибудь, кто может побыть в лавке?
— Нет.
— А где Марулло?
— Он уехал.
— Придется вам ненадолго закрыть торговлю.
— Что случилось, начальник?
— Да такое дело… сынишка Чарли Прайора убежал сегодня утром из дому. Чего-нибудь выпить похолоднее у вас не найдется?
— Все, что угодно. Оранжад, крем-сода, лимонад, кока-кола?
— Ну, лимонаду. Чарли у нас чудной какой-то. Его сынишке Тому восемь лет. Он решил, что весь мир против него, надо убегать из дому и податься в пираты. Другой на месте Чарли всыпал бы ему горячих, а Чарли — нет. Ну что же вы, откройте лимонад.
— Простите. Вот, пожалуйста. Чарли славный малый, но при чем тут я?
— Да ведь у него не как у людей. Он решил, что лучший способ вылечить Тома от его фантазий — это помочь ему… И вот они позавтракали, закатали подушку в одеяло и наготовили гору всякой еды. Том хотел взять с собой японский меч, на случай если понадобится обороняться, но он длинный, волочится. Помирился на штыке. Чарли сажает его в машину и отвозит за город, чтобы стартовал оттуда. А высадил он его у тейлоровского луга, — там, где раньше была усадьба Тейлоров… вы ведь знаете. Случилось это сегодня часов в девять утра. Чарли не сразу уехал, последил издали за своим сынком. Первое, что тот сделал, это сел и за один присест умял шесть сандвичей и два крутых яйца. Потом пошел через тейлоровский луг со своим узелком, штык в руке, а Чарли уехал.
Вот оно. Я знал, о чем он, я знал. И вздохнул чуть ли не с облегчением, что наконец одолею это.
